Фортуне де Буагобей - Дело Мотапана
— Он расстроен, потому что ему не везет в игре.
— Гм! Он волен проигрывать, но должен платить при этом… Откуда он возьмет деньги?
— Это вас не касается, — внезапно ответил Дутрлез.
— О, напротив, это немного касается и меня, — прошептал Мотапан, — но не о том речь. Итак, все ограничилось ночным столкновением. Молодой человек не захотел сознаться, что в темноте вы его порядком отделали. Ведь вы прижали его к стене?
Разговаривая, Дутрлез успел накрыть опал салфеткой. Интуиция подсказывала ему, что Мотапану лучше не видеть камень — не потому, что он сомневался в Жюльене, а потому, что не решился рассказать историю до конца. Дуртлез подумал, что молодой человек, играющий в карты и не имеющий средств, всегда вызывает подозрения, а Альберу не хотелось, чтобы кто-то подозревал брата Арлетт.
Должно быть, Мотапан не заметил камня, потому как не сказал о нем ни слова.
— Я думаю, что вы ошибаетесь, — ответил Альбер, — ночью я столкнулся не с Жюльеном.
— Кто же тогда вошел к графу де ля Кальпренеду?
— Не знаю, и Жюльен не знает, но это уже случалось и раньше. Он несколько раз находил в обеих своих комнатах следы незваного ночного гостя…
— Бродить по ночам и проникать в квартиру через замочную скважину могут только призраки. Этот юноша напрасно распространяет подобные слухи. Он забывает, что они могут навредить его сестре.
— Что вы хотите этим сказать?
— Все очень просто: никто не верит в призраков, но недоброжелатели поверят, что у дочери графа де ля Кальпренеда есть поклонник, который приходит к ней по ночам.
— Это чепуха! — воскликнул Дутрлез.
— Согласен, — ответил Мотапан спокойно, — но клевете поверят, как бы нелепа она ни была. Если бы вы сказали, что графа де ля Кальпренеда хотели обокрасть, это было бы другое дело. Тогда я пообещал бы вам, что вор скоро будет пойман, потому что я устрою за ним слежку.
— Что бы там ни говорил Жюльен, я убежден, что человек, которого я встретил нынче ночью, кое-что украл…
Дутрлез, сам того не замечая, проговорился: расспросы заставили его сказать больше, чем он хотел.
— Украл? — спросил Мотапан с добродушным видом. — Я не думаю, чтобы у графа были сокровища. А! У него, наверно, украли вещь, которую вы показывали его сыну, когда я пришел?
— Какую вещь? — пролепетал Дутрлез, покраснев до ушей.
— Которая лежит под салфеткой.
Альбер почувствовал, что теперь отступать нельзя: это может вызвать новые подозрения у домовладельца.
— Вы угадали, — прошептал он, открывая опал. — Я не хотел говорить об этом, опасаясь встревожить вас. Но человек, которого я встретил сегодня на лестнице, вероятно, вор. Этот камень — часть ожерелья, которое он держал в руке. Я оторвал его во время борьбы.
— Позвольте мне взглянуть поближе.
Мотапан взял опал и начал внимательно его рассматривать. Глаза его сверкали, руки дрожали, и, когда он положил камень на скатерть, Дутрлезу показалось, что выражение его лица изменилось.
— Итак, вы уверены, что этот опал украден у графа де ля Кальпренеда? — спросил Мотапан.
— Нет.
— Все равно. Его украли, и я хочу отыскать вора, потому что он явно живет в моем доме. Я не прошу вас отдать мне эту улику, но могу ли я рассчитывать, что вы сохраните опал у себя, пока я расследую дело?
— Обещаю.
— Думаю, я скоро найду хозяина ожерелья, — проговорил домовладелец. — А потом… Однако уже второй час. Господин, которого я ждал, не явился, и я ухожу, — прибавил он и встал.
Дутрлез пожал ему руку и не стал удерживать. Он упрекал себя в том, что сказал лишнее, и боялся увлечься и разболтать еще больше.
II
Завтрак выдумали во времена Директории. До первой французской революции обедали в полдень. Во времена террора у санкюлотов не было определенного часа для трапезы, а аристократы довольствовались ужином в стиле той эпохи у Плутона. Теперь, когда нравы смягчились, они имеют право ужинать также в «Английской кофейне», а все парижане завтракают, но по-разному.
Уличные мальчишки довольствуются мозговой колбасой, посыльные модисток жуют на улице незрелые яблоки, а рабочие закусывают в лавке за винным погребком. Девицы, дебютирующие на любовном поприще, отправляются к сливочнице, чиновники — к Дювалю, а провинциалы — в дорогой ресторан.
Есть склонные к независимости мужчины, которые никогда не едят дома, и есть благоразумные, которые приучили камердинеров готовить им по утрам котлеты и яйца. Все они, разумеется, принадлежат к породе холостяков. Люди женатые завтракают со своим семейством или с женой, если у них нет детей.
Завтрак, даже без гостей, — это церемония. Прежде чем сесть за стол, все переодеваются. За столом прислуживают лакеи, а когда уже все подано, их отсылают. Это время, когда обмениваются признаниями, строят планы, мирятся, если мимолетное облачко омрачило супружеские небеса, а иногда и ссорятся.
У Кальпренедов завтрак уже не считали пиршеством, как в те счастливые времена, когда графиня была еще жива и садилась напротив своего мужа, между дочерью и сыном. Она умерла и, казалось, унесла с собой радость. Но все же это были самые приятные минуты за весь день. Отец любил общаться с детьми, которых видел не так часто, как ему хотелось бы. Он не занимал никакой должности, но управлял состоянием — а это серьезное занятие, тем более что состояние его было значительным. К несчастью, все свои деньги граф вложил в промышленные предприятия, дела которых с недавних пор шли все хуже.
Граф де ля Кальпренед от рождения обладал двумя недостатками: страстью ко всему новому и уверенностью в том, что он создан для великих свершений. Стоило какому-нибудь изобретателю обратиться к нему, и граф тут же изъявлял желание помочь ему своими деньгами и влиянием. А узнав о каком-нибудь смелом проекте или отважной спекуляции, он вызывался участвовать в деле. К несчастью, эти спекуляции почти никогда не удавались, а проекты рушились. И все же Кальпренед сохранил часть своего состояния, потому что некоторые его финансовые начинания все же обернулись успехом, но от богатства остались одни воспоминания. Однако граф смотрел в будущее без стыда и страха и был готов принять разорение так же спокойно, как и владел богатством.
Жена его была почти бедна, когда он на ней женился, и ничего не оставила ему после своей смерти, во владение ничтожным состоянием вступил сын Жюльен. Дочери графа, Арлетт, еще не исполнилось двадцати лет, и пока не пришло время для отчета по опеке, которого девушка, конечно, не стала бы требовать. Она обожала отца и тянулась к нему, тогда как Жюльен стремился к независимости. Юноша любил надменного старика и во многом походил на него, но не мог довольствоваться скучной жизнью, которую, впрочем, граф ему и не навязывал.
